Страна Лимония - Страница 30

На грозной машине сидел закутавшийся в овчинный полушубок и плащ-палатку боец. Увидев прислонившегося к окну Германа, боец скатился с брони и у самого борта начал подавать руками знаки. Герман открыл дверь.

— Тебе чего, служивый?

— Закурить не найдётся?

Герман пересыпал часть сигарет в карман, а пачку с тремя оставшимися — кинул бойцу.

— Спасибо, дяденька!

— Какой я тебе дяденька... Кури на здоровье... Откуда будешь?

— Из Омска.

— Ну надо же, а я там в школе учился... и родители в Омске остались, — обрадовался Герман.

— А где они живут?

— На Малунцева, возле «Кристалла».

— А я на пятачке напротив «Автодора», — обрадовался часовой.

— Постой, боец, я тебе ещё сигарет принесу, — расчувствовался Герман. Он мигом вернулся к уже разбушевавшейся компании, забрал прямо со столика початую пачку, затем, секунду подумав, бутылку пива, и вновь выскочил в тамбур.

— Бутылку поймаешь? — заорал Герман, пытаясь перекричать многотонную дрожь отправляемого воинского состава. — Лови!

Часовой принял бутылку пива в расставленную в руках плащ-палатку. Пока он засовывал подарок в широкий карман полушубка, лязгающий состав с техникой уже набирал ход.

— Лови сигареты!

— Не могу!

— Я брошу на соседнюю платформу, — с этими словами Герман, изловчившись, швырнул пачку сигарет в проходившую мимо него очередную платформу. Пачка чиркнула о борт, слетела под колёса и запрыгала по шпалам.

— Чёрт, — ругнулся Герман.

— До встречи в Омске! Я по воскресеньям на каток хожу у «Политеха», — затихали в воздухе последние слова солдата.

— Как же, найду я тебя, — ворчал, дивясь обоюдной тупости земляков, пассажир, закрывая дверь тамбура.

Воинский эшелон прощально мигнул огнями последнего вагона и растворился в темноте, освобождая вид на ветхое здание вокзала. В глаза ударил свет пристанционных прожекторов и пары десятков светильников полупустого перрона. Перед взором Германа предстала типичная картина позднего советского разгильдяйства: из тёмной арки облупленного здания с круглыми часами и покосившимся названием населённого пункта маячил силуэт Ленина, поднявшего в приветствии бетонную культю с торчащей из неё арматурой. Но больше всего поражало, что вождь, ещё в студенчестве потерявший б`ольшую часть своей шевелюры, в местной интерпретации был волосатым. Германа даже передёрнуло от омерзения. Мало того, что с головы памятника свисали нечёсаные патлы, так они ещё и трепетали в затихающих вихрях умчавшегося в ночь военного эшелона. Вновь открыв дверь тамбура и присмотревшись внимательно, молодой человек заметил, что всё пристанционное хозяйство было обвешано и облеплено какими-то клочьями то ли пакли, то ли ваты. «Белое золото! — догадался Герман. — Хлопок, обыкновенный хлопок, а те ровные холмы по краям вокзала — «стога» хлопка!» «Белое золото» свисало с проводов, фонарей и откосов вокзала. «Боже праведный! — невольно вырвалось у Германа. — Сколько взрывчатки можно из этого сделать! Не то что этот городок — весь Ташкент к чертям собачьим снесёт!» Молодой человек вспомнил, что в годы его детства для особо любознательных издательство «Учпедгиз» выпускало специальные брошюрки: «Изготовление взрывчатых веществ в домашних условиях», «Взрывчатые вещества и их свойства», «Самодельные взрывные устройства». «Чудн`о, — подумал Герман, — сейчас за распространение подобных книжек могут и посадить, а тогда — чуть ли не в каждом книжном киоске продавали».

Состав дёрнулся и медленно начал набирать скорость. Герман выбросил окурок и закрыл дверь. Вернувшись в вагон, он увидел необычную картину: всё разношёрстное воинство, не шелохнувшись, сидело за столом в полном молчании. Слышно было, как в соседнем отсеке храпят два узбека. «Помер, что ли, кто? — мелькнуло у него в голове. — Может, Брежнев? Давно, вроде, пора...»

— Мужики, — начал было Герман.

— Тс-с-с! — зашипели самые крайние.

— Вот так, под эту песню, и скончался на моих руках рядовой Васильев... — торжественно и тихо прошептал ветеран Сашка, положив одну руку на струны гитары, а другой вытирая слезу.

— Спой ещё, — прокашлявшись, попросил кто-то из притихших офицеров, — знаешь, ту, что про Чаквардак.

— «Как у нас в уезде Чаквардак среди девок шум и кавардак!» — ударил по струнам каскадовец. Народ ожил. Застучали стаканы, хрустнули в молодых зубах солёные огурцы, полетели первые матерки. Разом оборвался храп за тонкой переборкой соседнего отсека.

— Полезу-ка я спать, — отхлёбывая из горлышка пиво, принял единственно верное решение Герман.

Примостившись на верхней полке, уставший пассажир сложил руки под голову и, дождавшись, когда ветеран затянул очередную жалостливую песню, провалился в сон.

— Эй, земляк, проснись! Это ты так воняешь? — тряс заснувшего товарища самый длинный, будущий волонтёр Леонид из Белоруссии.

Герман напрягся. Зная за собой грешок, он и в этот раз не мог быть уверенным, что за день деликатесы восточной пищи не произвели некоторого количества метана, который он мог бесконтрольно выпустить на волю.

— Не я... — неуверенно оправдывался сонный Герман.

Действительно, в кубрике пахло отвратительно. Конечно, определённую составляющую в одорологический букет вносили остатки пиршества, особенно бычки в томате, вернее то, что от них осталось с набухшими в этом томате окурками.

— Может, и не ты, но твой чапан — определённо!

— Чево?

— Халат твой. По-узбекски — чапан. Он и воняет.

Герман потянул полу халата к носу. Мать честная! Подарок благоухал всеми земными пороками.