К трибуне подходили всё новые и новые активисты. Герман, не обращая внимания на регулярно повторяющиеся «Зенде бод», начал клевать носом и вскоре снова уснул.
После совещания он первым вышел на улицу. Свежий весенний воздух сразу привёл его в чувство. На ступенях перед входом маялся Олег Филимонов в каске, бронежилете и с автоматом. Подсумок с рожками съехал и болтался на ягодицах.
— Привет, Гера, ты моего не видел? — спросил Олег, поправляя подсумок.
— А твой который? — оборачиваясь к выходящим членам президиума, уточнил Герман.
— Да хрен его знает, я с ним ещё не встречался.
— Олег Семёнович, — позвал Герман своего нового шефа, — не скажете, а кого ещё охранять надо, кроме вас?
Волин со словами «Иди, знакомься со своей охраной» подтолкнул идущего рядом с ним мужчину. Тот, не сразу разобравшись в ситуации, заулыбался и потянул руку Герману.
— Локшин, Валерий Иванович, — представился он.
— Герман. Только я не ваш. К вам Филимонов прикомандирован, — указывая на своего друга, пояснил Герман.
— А-а-а! Значит вон тот Че Гевара — мой?
Олег втянул живот, вытянулся в струнку и попытался отдать честь, но тяжёлый подсумок вместе с ремнём шумно упал на асфальт.
С этого момента личная охрана партийных советников приступила к исполнению своих обязанностей. В присутствии афганцев при Волине неизменно находился переводчик Фархад, а при Локшине — Акбар. Первые часы Герман с Филом работали вместе. Правда, работой назвать это было трудно. Семеро мужчин сидели в кабинете губернатора провинции Аткаля. Трое, включая Аткаля, общались; двое — переводили, а ещё двое — сидели с автоматами на коленях и пили чай. Между делом Акбар и Фархад рассказывали охранникам о своих «патронах», делились уездными «тайнами мадридского двора», а те, в свою очередь, травили анекдоты. Губернатором провинции оказался тот «Штатив», что так выделялся своим ростом среди участников президиума. Когда он сидел на традиционно низком кресле, его колени почти закрывали лицо, отчего губернатору приходилось изредка раздвигать ноги, чтобы видеть человека, с которым он общался.
Все участники переговоров непрерывно пили зелёный чай вприкуску с марципанами из фруктов и ягод. Пока Акбар переводил беседу трёх руководителей на тему перспектив развития сельского хозяйства и мелиорации, Фархад, потягивая из пиалы ароматный напиток, рассказывал Герману о губернаторе. Молодой, чуть за 30, пуштун с хорошей родословной, получил блестящее образование в Гарварде. Имеет степень доктора медицины. Защитился по теме «Отличие красных кровяных телец арийцев от красных кровяных телец неарийцев».
— Он что, расист? — шёпотом спросил переводчика Герман.
— Отнюдь, — изящно оттенил свою речь редким словом Фархад, — все пуштуны являются потомками ариев, также как и таджики, иранцы.
— А немцы?
— Поздние арии с признаками вырождения.
— Понятно...
Фархад ненавязчиво позиционировал себя интеллектуалом. Кандидат филологических наук мог с выражением прочесть стихотворения Фирдоуси, часами рассказывал историю таджикского народа. Герман в его присутствии чувствовал себя неловко. Историю своего народа Потскоптенко знал в первом приближении: мог воспроизвести пять-шесть имён русских царей, в то время как одно перечисление восточных владык из уст Фархада могло занять двадцать минут. Именно Фархад открыл глаза Герману на нерусское происхождение Александра Невского. Также, по его мнению, Чингисхан был величайшим гением всех времён и народов.
— А Ленин? — не выдержал Герман.
— Но он же не управлял всем миром!
Совещание у губернатора закончилось. Олег с Локшиным остались в городе, а Герман со своим советником рванули в Самархель. До вылета в Нуристан оставался час.
— Ну как? — спросил своего подчинённого Крестов, пока Герман укладывал вещи в рюкзак.
— Пока нормально. Мужик вроде неплохой. По крайней мере, в штаны не наложит.
— Ты, Гера, не очень обольщайся. Мы с тобой — профессионалы, а они — так, лишь бы языком молоть...
— Возможно... — уклончиво ответил охранник, завершая укладку.
Крестову ответ не понравился, и он ушёл к офицерам второй группы праздновать день рождения. Герман, оглядевшись по сторонам, взял со стола фотоаппарат и засунул его в подсумок из-под гранат. Всё, пора отправляться.
К аэродрому Волин в сопровождении Германа и Фархада прибыл с небольшим опозданием. В зале второго этажа аэровокзала их ожидал экипаж и тот самый мужик с академической бородкой, что сидел в президиуме рядом с Олегом Семёновичем. Мужик с бородкой оказался Президентом Академии Наук ДРА и одновременно — народным поэтом Афганистана.
— Герман, — представил советник академику своего охранника.
— Очень приятно, Сулеймон, — по-русски поприветствовал Германа академик.
Волин обнял поэта за плечи и добавил:
— Мой хороший друг, учти, Герман. Оберегай его так же, как и меня.
Афганский экипаж пошёл к вертолётам. До вылета оставалось десять минут. Герман с интересом разглядывал офицеров-союзников, которые сновали по кабинетам аэропорта. В повседневной форме они выглядели настоящими щёголями: высокие, стройные — а все пуштуны из знатных семей обладали и знатным экстерьером, — одетые в песочную форму с приталенными рубахами и брюками клёш. Особенно поражали их головные уборы. Фуражки с высоченными тульями и огромным «крабом» посередине были надвинуты по самые глаза, что добавляло пуштунам исключительный шарм. У Германа вдруг совершенно неожиданно родилась формула боеспособности армий: чем выше тулья — тем слабее армия. «Чудн`о, — подумал он, — а ведь работает». И он вспомнил, что советские маршалы в фуражках от тракториста раздолбали немецких фельдмаршалов в шикарных головных уборах с высокими тульями. Про брюки клёш и говорить не приходилось. Такие любую войну просрут. Довольный своим открытием, Герман последовал за охраняемыми лицами на посадку.