Страна Лимония - Страница 62

К оглавлению

— Мая саглясна.

— Тогда подпиши!

— Пайс`а лоз`ем аст (деньги нужны), пед`аро-у-духтарх`о фарь`ед микун`анд (детки плачут).

Афганский плач Герман понял без перевода.

— Момент! — крикнул он во второй раз, убегая в лагерь.

Гаджиев тут же сунул ему второй бланк, на поощрение агента.

— Но он ещё не агент! — в отчаянии крикнул Герман.

— Заплати свои, потом оформишь документы и компенсируешь из кассы, — резонно ответил прижимистый «Дон Педро».

— Нам только завтра выдадут. У меня денег нет, — успокаиваясь, сообщил уставший вербовщик.

— А на какие деньги ты японский приёмник купил?

— На калоши обменял!

— Любезный, ты хоть сам понимаешь, что ты несёшь? Кто тебе за калоши приёмник отдаст? Может, ты ещё и фарцовщик?

— Знаешь, Иса! Ты законченный ублюдок! — не выдержал Герман и резко вышел. Его душила неукротимая злоба. В таком состоянии он ворвался в родную палатку. Соседи строчили письма, воруя сюжеты друг у друга.

— Мужики! Кто до завтра денег займёт? — обратился к писателям Герман.

Юрка Селиванов молча встал, спросил у него, сколько надо, и спокойно вручил искомую сумму.

— Юрочка, — не выдержал Герман, — ты знаешь, что по сравнению с тобой Гаджиев — чаша дерьма!

— Первый раз слышу, но без сомнений поддерживаю, — улыбнулся кредитор.

Через десять минут Гульмамад заполнял прочерки в бланке на вербовку.

— Псевдоним, псевдоним придумай! — поторапливал его Герман.

Гульмамад задрал голову вверх, так что каска свалилась и повисла на шее, и, наконец, внёс решающую запись.

— Что написал?

— Морч`ак.

— А это что такое?

Гульмамад пошёл в будку, вытащил оттуда склянку с чёрным перцем и показал его другу.

— Перец?

— На хэйр! Перес — морч. Мая — Морчак!

Видя нервное беспокойство своего русского друга, афганец сложил на коленях три круглых перчинки, выдернул из носа пучок волос и приделал к миниатюрной скульптуре шесть ножек.

— Муравей! — обрадовался Герман.

— Саист, мушавер-саиб! — подтвердил его догадку агент «Муравей».

Весь вечер ушёл на оформление состоявшейся вербовки. Герман периодически выбегал из палатки в поисках нормативных документов. Наконец он вывел заключительную фразу в финансовом отчёте: «Достоверность и целесообразность произведённых расходов в сумме N афгани подтверждаю. Полковник Стрельцов. 12 февраля 1981 года». «Фу-у-у!» — удовлетворённо вздохнул Герман и поспешил в штаб. Капитан Гаджиев даже не стал читать документы и послал его на сверку к Виктору Краснову, тому офицеру, у которого слепая бабка что-то там видела в тумане.

Виктор уже не был тем испуганным человеком, каким его запомнил Герман в вертолёте. Напротив, перед ним сидел красивый, подтянутый брюнет с аккуратно подстриженной бородкой и расчёсанными на пробор волосами. Работник штаба привычно принял документы и углубился в чтение. Периодически он вносил исправления, укоризненно покачивая головой.

— Ну как бабушка? — не выдержал Герман.

— Какая бабушка? Ах, бабушка! Спасибо, хорошо, — не поднимая головы от бумаг, ответила штабная крыса. И чтобы пресечь разговоры на трансцендентные темы, внук слепой старушки назидательно заметил:

— Вам, Герман Николаевич, надо обращать больше внимания на штабную культуру.

— Понятно, товарищ старший лейтенант.

Герман взял бумаги, испещрённые фиолетовыми пометками, и, поминая недобрым словом щелкопёров, пошёл прямо к Стрельцову.

Полковник сидел в штабной палатке за кипой документов и щипал в носу волосы.

— Тебе что, капитан? — хмуро спросил командир.

— Завизировать вербовку и выдачу вознаграждения.

Полковник взял бумаги и бегло их оглядел.

— Какой псевдоним выбрал агент?

— «Морчак».

— А это что такое?

— Муравей.

Стрельцов поднял голову.

— У вас, — переходя на «вы», — какое-то легкомысленное отношение к службе.

— Почему?

— Что значит «Муравей»? Это же несерьёзно. Вот у товарища Селиванова есть агент «Свет революции», у Малышкина — «Пророк», «Гранит», у Филимонова — «Гром», а у вас — «Муравей».

— Так источник сам псевдоним выбирал, его ж за волосы в носу никто не тянул...

— Вы это нарочно? — спросил старый полковник, сбрасывая со стола пучок только что выщипанных из мясистого носа волос.

— Я вас совсем не имел в виду, — начал оправдаться Герман, постепенно раздражаясь.

— А я заметил ваше неуважительное отношение к начальству!

— Неужели?

— Да, представьте! А кто, позвольте вас спросить, назвал моего заместителя ублюдком?

— Я! Однако и я вас хочу спросить. Вы подпишете документы, или мне лететь в Кабул?

— А вы-ы-ы не угрожайте! — Стрельцов размашисто завизировал документы и бросил их в папку. — Свободны!

— Есть!

Герман в полной ярости ворвался в свою палатку. Друзья, оторвавшись от своих дел, уставились на него. Жертва штабного произвола поведала им о своих непростых отношениях с начальством. Офицеры, как могли, его успокоили, охотно соглашаясь, что «Дон Педро» — законченный дурак, однако его раздражение по отношению к дедушке не поддержали.

— Зря ты, Гера, на старика окрысился, — высказал общее мнение Селиванов, — он человек душевный, с немцами воевал, а это тебе не бомбочки по кишлакам из вертолёта раскладывать. Ты же знаешь, как в песне поётся: «...старикам везде у нас почёт». Что, Брежнев лучше? Наш хотя бы не шепелявит и «сиськи-масиськи» не говорит.

— Это точно, — подхватил капитан Репа, — в Кремле одни старые пердуны, зато народ нормально живёт. Я вот в прошлом году «Запорожец» купил. Вернусь — «Волгу»...