Страна Лимония - Страница 109

К оглавлению

109

— Нет, Серёга, правда, как же она полетит со смещённым центром? Она же кувыркаться начнёт, да и ствол расхреначит.

— Летит нормально, а кувыркается, когда в цель попадёт, — раздражённо ответил командир.

— Крест, это же фигня. Вот сам подумай...

— Гера, заткнись! Умолкни, пока я добрый.

Дотошный каскадовец ещё пытался спорить, но тема была закрыта появлением на горизонте четвёрки «крокодилов».

— Куда это они с утра? — спросил Крестов у комбата.

— На доразведку, заодно дорожку НУРСами нам почистят, — ответил майор.

Четвёрка, скрывшись в размытом рекой каньоне, вдруг со свистом вырвалась на плато и устремилась к лагерю.

— Красиво идут! — восхитился Герман.

Вдруг как-то буднично вторая винтокрылая машина, будто споткнувшись, замедлила ход, нехотя завертелась, демонстрируя обрубленный хвост, и, всё ускоряя вращение, пошла к земле. Офицеры остолбенели, потом, объятые ужасом, повскакали с мест. Три вертолёта с шумом и свистом прошли над их головами, а в километре от них вырос огненный столб взрыва. Разогретый вихрь чёрного дыма ушёл вверх и распластался грязной грибовидной шляпой. Комбата, казалось, ветром сдуло. Через минуту взревели две БРДМ.

— Володя, Герман — в машины! — крикнул Крестов.

Скребя на развороте гусеницами, десантные машины выходили из общего строя. Наперерез им бежали «каскадёры», на ходу пристёгивая подсумки и перебрасывая за плечи автоматы. Одна БРДМ резко затормозила, чуть подавшись носом к земле. Офицеры прыгнули на броню, машина фыркнула удушливым газом и, набирая скорость, помчалась к месту катастрофы.

К разбившемуся вертолёту нельзя было подойти. Спасательная команда обступила со всех сторон догорающую машину. Лейтенант-десантник отдал команду прочесать всё в районе двухсот метров по радиусу. Герман и Володя Конюшов присоединились ко всем. Вскоре Конюшов позвал товарища. «Смотри», — и он протянул разбитые наручные часы с застёгнутым браслетом.

— Как это может быть? — спросил он товарища. — Руки нет, а часы застёгнуты.

— Не знаю, — цепенея от вида пустяковой детали большой трагедии, прошептал Герман.

Прошёл час. Открытый огонь угас, однако магниевые сплавы продолжали гореть, вспыхивая светлячками то здесь, то там, оставляя за собой белый дымящийся порошок. Солдаты бросили в костёр тросы с крючьями и двумя машинами начали разносить обугленные останки вертолёта. Внезапно ударила автоматная очередь. Десантники мгновенно залегли и открыли огонь. За спиной доносится звук трёх одиночных выстрелов. Герман рывком меняет позицию, повернувшись в сторону груды тлеющего металла. Новый выстрел. Где-то в центре нагромождения обломков вздымается бурун белого пепла.

— Отставить! — кричит Герман. — Это не обстрел! Это рвутся патроны!

Действительно, через некоторое время ему удаётся достать два вздувшихся автоматных рожка. Ни одна пуля так и не пробила металлические оковы магазина. Герман рассматривает мятые детали от старого автомата АК-47, пока не замечает горящие подошвы своих польских ботинок. Он отпрыгивает, вытирает их о землю, оставляя на ней расплавленные ошмётки. «Ну вот, теперь даже не в чем в театр сходить», — усмехаясь, вспоминает он напутственные слова своей тёщи.

Наконец всё, что осталось от вертолёта, разносят по сторонам. Только сломанные лопасти винтов остаются в эпицентре падения. Спасательная команда, в одночасье превратившаяся в похоронную, укладывает на брезент останки лётчиков. У Германа наворачиваются слёзы. Его друг стоит, теребя в руках панаму. Ещё полчаса, и машины с печальными седоками на броне возвращаются в лагерь.

«Странная эта штука — война, — думает Герман, усаживаясь верхом на успевший нагреться под солнцем металл бэтээра, — ни причин, ни следствий, ни героизма. Были люди, и через минуту их не стало. А уже в похоронках напишут... Потом всё это войдёт одной строкой в историю, которая будет неправдой, но по-другому нельзя. Нельзя, чтобы кто-то погибал просто так. Значит, вся история — это заведомо ложь?» Он продолжает размышлять, придерживаясь рукой за ствол КПВТ, когда бронированная машина, преодолев гряду, ныряет на спуске в изумительной красоты долину. Здесь, на высокогорье, ещё царствует весна. Внизу раскинулось огромное розово-голубое маковое поле. Колонна, перестроившись клином, мнёт посевы, оставляя за собой грязно-оранжевые полосы потравы. Вся машина, словно свадебный кортеж, усыпана нежными лепестками цветков. «Как же всё перемешалось! — размышляет офицер. — Красота и смерть, жизнь и тлен, нежность цветка и наркотический дурман». Его мысли обрывает вынужденная остановка у входа в очередное ущелье, куда медленно заползает рассыпавшаяся колонна.

Ещё двое суток «каскадёры» катались на броне, спешивались, шли по пыльным тропам, падали в грязь при обстрелах, снова шли, «мочили духов», ели, пили, голодали, мучались жаждой, снимали со своих лиц обгоревшую кожу, смазывали зелёнкой лопнувшие мозоли.

Но всему приходит конец. В конце третьих суток войны рокочущая колонна спускалась с гор в молочном облаке пыли. Сидящие на броне бэтээра «каскадёры» напоминали грязные гипсовые фигуры заброшенного парка культуры и отдыха. Ехали молча. Бледный диск солнца с трудом угадывался сквозь вздыбленную пелену поднятой в воздух глины. Красными воспалёнными глазами офицеры смотрели по сторонам в надежде увидеть знакомые ориентиры. Трудяга Репа отматывал последние полоски туалетной бумаги. Скоро замелькали глинобитные дувалы, а ещё через несколько минут их бэтээр нырнул во влажную тишину вечернего Самархеля.

109